В середине дня, когда он успел проработать часа полтора, со двора донесся какой-то стук. Через полминуты кто-то затопал по лестнице.

Айзек замер. Он надеялся, что шаги прекратятся, что это пришел к себе один из здешних наркоманов. Но топот продолжался. Вот неизвестный целеустремленно преодолел последние два замусоренных марша и остановился возле двери.

Айзек не дышал. Сердце колотилось в тревоге. Он заозирался в поисках пистолета.

В дверь постучали. Айзек не сказал ни слова. Через несколько секунд пришедший постучал снова – несильно, но размеренно и настойчиво. И опять. Айзек, стараясь двигаться беззвучно, приблизился к двери. Заметил, как еще пуще завозилась потревоженная стуком Лин.

За дверью раздался голос – высокий и скрипучий, нечеловеческий, знакомый. Айзек ни слова не разобрал, но тотчас потянулся к двери. Его объял гнев, и он был готов к неприятностям. «Рудгуттер прислал бы целую роту, – подумал он, кладя ладонь на дверную ручку. – А это какой-нибудь наркот-попрошайка». И хотя сам тому не верил, он уже понял, что это не милиция и не люди Попурри.

Он распахнул дверь.

Перед ним на неосвещенной лестничной площадке, чуть наклонившись вперед, стоял гаруда. Гладкое оперение в крапинах, как сухая листва, кривой клюв блестит и похож на экзотическое оружие.

Айзек вмиг сообразил, что это не Ягарек. У этого был нимб из поднятых крыльев – огромных, величавых; оперение коричневое, с рыжеватым отливом.

Айзек уже и забыть успел, как выглядят неискалеченные гаруды.

Он почти тотчас понял, что произошло. Понял интуитивно – мысль не успела оформиться, структурироваться. Просто догадался, и все.

Через долю секунды вслед за догадкой пришло огромное сомнение, пришли тревога и любопытство. Целый сонм вопросов.

– Кто ты такой?! – рявкнул Айзек. – Какого черта тебе здесь надо? Как меня нашел?

Ответы пришли незваными. Айзек попятился от порога – он не хотел их услышать.

– Грим... неб... лин... – Гаруде нелегко далось это слово. Говорил он так, будто вызывал демона.

Айзек махнул рукой, веля проходить в комнатку. Затворил дверь, подпер ее спинкой стула.

Гаруда прошел в центр комнаты, где солнечный свет нарисовал на полу квадрат. Айзек настороженно следил за гостем. На нем, кроме пыльной набедренной повязки, не было никакой одежды. Оперение темнее, чем у Ягарека. И у Ягарека не было пятен на голове. Движения пришельца были донельзя скупыми – мелкие, резкие, с паузами, в течение которых он напоминал статую. Склонив голову набок, он долго смотрел на Лин.

Наконец Айзек вздохнул, и гаруда перевел взгляд на него.

– Ты кто? – повторил Айзек. – И как сумел меня найти? – Свою догадку он высказать не решился. – Отвечай, твою мать!

Так они и стояли друг против друга – мускулистый гладкоперый гаруда и плотного сложения, даже толстый человек. У гаруды от солнца блестели перья. Айзек вдруг почувствовал усталость. Вместе с гарудой в комнату вошло ощущение чего-то неизбежного, предчувствие финала. И за это Айзек возненавидел гостя.

– Я Каръучай, – сказал тот. Цимекские интонации у него звучали явственней, чем у Ягарека; трудно воспринимать на слух. – Каръучай Сухтухк Вайдж-хин-хи-хи. Конкретная Индивидуальность Каръучай Очень-Очень Уважаемая.

Айзек молча ждал.

– Как ты меня разыскал? – все-таки спросил он, не дождавшись продолжения.

– За мной... долгий путь, Гримнеб... лин, – сказал Каръучай. – Я – яхджхур... охотник. Много дней охочусь. И в пути, и здесь. Сейчас я охочусь с... золотом и бумажными деньгами... Моя дичь оставляет след слухов... и воспоминаний.

– Поверить не могу, что ты нас нашел, – резко выдохнул Айзек. Он боролся с назойливым предчувствием финала, зло гнал от себя тревогу. – Если ты сумел, чертова милиция и подавно сможет, а тогда...

Он нервно прошелся вперед-назад, опустился на колени возле Лин, ласково погладил ее.

– Я здесь ради правосудия, – сообщил Каръучай, и Айзек, уже раскрывший было рот, смолчал. Ему стало душно. – Шанкелл, – сказал Каръучай. – Скудное море. Миршок.

«Я слышал об этом маршруте, – зло подумал Айзек. – Мог бы и не говорить».

– И охота... охота на протяжении тысяч миль. Поиски правосудия.

Обуреваемый гневом и печалью, Айзек проговорил:

– Ягарек – мой друг.

Каръучай продолжал так, будто его и не перебивали:

– Когда стало известно, что он сбежал после... суда... меня выбрали, чтобы идти за ним...

– И чего же ты хочешь? – спросил Айзек. – Что собираешься сделать с ним? Еще что-нибудь ему отрезать?

– Мне нужен не Ягарек, – ответил Каръучай. – Мне нужен ты.

Айзек в полной растерянности глядел на него.

– Это от тебя зависит... чтобы исполнился приговор... – безжалостно продолжал Каръучай.

Айзек не мог произнести ни слова.

– Твое имя впервые мне попалось в Миршоке, – сказал Каръучай. – Оно было в списке. А потом здесь, в этом городе, оно встречалось мне снова и снова, пока... пока не стало важнее всех других. Ягарек... Вы с Ягареком связаны. Люди шептались... о твоей научной работе. О летающих чудовищах и волшебных машинах. Я знаю: Ягарек нашел то, что искал. Ради чего он преодолел тысячи миль. Гримнебулин, ты не должен препятствовать исполнению приговора. Я здесь, чтобы просить тебя... не делай этого... Что произошло, то произошло, – продолжал гаруда. – Он был осужден и наказан. И с этим – все. Но мы не думали... мы не знали, что он может... найти способ... уклониться от наказания. Я здесь для того чтобы просить тебя: не помогай ему в этом.

– Ягарек – мой друг, – твердо сказал Айзек. – Он пришел ко мне, он работал на меня. И был щедр. Когда дела пошли плохо... когда все осложнилось и стало опасно... он был смел и помогал мне... помогал нам. Он стал частью кое-чего очень важного. И я ему обязан жизнью. – Он посмотрел на Лин и отвел взгляд. – Он много раз приходил на выручку. Он мог умереть, ты ведь знаешь об этом. Мог – но остался жить, и без него... вряд ли у меня бы получилось без его помощи.

Айзек говорил тихо. Но слова его были полны искренности и страсти. «Что он совершил?»

– Что он совершил? – обреченно спросил Айзек.

– Он виновен, – спокойно отвечал гость, – в краже выбора, в преступлении второй степени тяжести, в злодеянии, усугубленном крайним неуважением.

– Это как понимать! – взревел Айзек. – Что натворил Ягарек? Какая еще кража выбора? Для меня это абракадабра!

– Гримнебулин, это единственный поступок, считающийся у нас нарушением закона, – монотонно, но уже с заметным раздражением сказал Каръучай. – Взять не то, что можно... абстрагироваться от действительности, забыть, что ты – узел в матрице, что у твоих поступков будут последствия... Мы не вправе выбирать иное бытие. Что есть общество, как не способ, позволяющий всем... всем нам, индивидуальностям, иметь выбор? – Каръучай пожал плечами и повел рукой вокруг себя. – В твоем городе много говорят об индивидуальностях, но давят их, загоняя в иерархии, пока их выбор не ограничивается тремя видами убожества. Наша пустыня небогата, порой мы голодаем, страдаем от жажды. Но у нас ровно столько вариантов выбора, сколько их вообще существует. Нельзя только забывать себя, забывать о существовании своих товарищей, жить так, будто только ты один – индивидуальность... И воровать пищу, и отнимать у другого шанс съесть ее, и лгать о добыче, и лишать другого возможности получить ее, и впадать в бешенство, и нападать без причины, и оставлять другого без выбора: получать раны или жить в страхе... Дитя, укравшее плащ того, кого любит, чтобы пахнуть ночью, крадет возможность носить плащ, но это же с уважением делается, с излишком уважения... Иные кражи и уважения не требуют для смягчения вины. Убить не на войне, не ради самозащиты, а ради убийства – это крайнее неуважение, ведь ты не только отнимаешь выбор на сей момент: умирать другому или жить, но отнимаешь его на все остальное время. Выбор порождает выбор... если ты позволяешь чужому выбору жить, другой может предпочесть охоту на рыбу в соляном болоте, или игру в кости, или дубление шкур, или сочинение стихов, или тушение мяса... и одной-единственной кражей ты лишаешь его всех этих вариантов выбора. Это не что иное, как преступление высшей степени тяжести. И все кражи выбора отнимают у будущего, а не только у настоящего...